Неточные совпадения
На другой день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного
попа, который в эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему перейти в раскол.
Поп был древний и скорее способный
поселять уныние, нежели вливать в душу храбрость.
…Самгин
сел к столу и начал писать, заказав слуге бутылку вина. Он не слышал, как
Попов стучал в дверь, и поднял голову, когда дверь открылась. Размашисто бросив шляпу
на стул, отирая платком отсыревшее лицо,
Попов шел к столу, выкатив глаза, сверкая зубами.
Бердников любезно предложил ему
сесть рядом,
Попов, с сигарой в зубах,
сел на переднее сиденье, широко расставив ноги.
— Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел
на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в
село и призвала
попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!
На что же мне завялый твой цветок!
Куда бегу? Смотри, вон
села птичка
На деревце! Немножко
попоетИ прочь летит: удержишь ли ее?
Вон видишь, ждут меня и ручкой манят.
Побегаем, пошутим, посмеемся,
Пошепчемся у тына под шумок,
От матушек сердитых потихоньку.
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский священник, горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали тело, взяли допросы и
сели в зале писать.
Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел
на нос большие серебряные очки и сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил его...
Делили сначала богатые дворы, потом средние и, наконец, бедные, распространяя этот порядок не только
на село, но и
на деревни, так что во всякой деревне у каждого
попа были свои прихожане.
— У нас,
на селе, одна женщина есть, тоже все
на тоску жалуется. А в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет. Что с ней ни делали: и
попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
Разумеется, как все необычайное, дело «дошло до царя», он посоветовался с стариками, и решили, что
попа надо водить по всей земле, по городам и
селам, и ставить
на площадях…
И опять целый день провел он в полном одиночестве, потому что Евпраксеюшка
на этот раз уже ни к обеду, ни к вечернему чаю не явилась, а ушла
на целый день
на село к
попу в гости и возвратилась только поздно вечером.
После обеда Порфирий Владимирыч удалился спать, услав предварительно Евпраксеюшку
на село к
попу; Арина Петровна, отложив отъезд в Погорелку, тоже ушла в свою комнату и, усевшись в кресло, дремала. Петенька счел это время самым благоприятным, чтоб попытать счастья у бабушки, и отправился к ней.
— Отвести их в острог, говорит, я с ними потом; ну, а ты оставайся, — это мне то есть говорит. — Пошел сюда,
садись! — Смотрю: стол, бумага, перо. Думаю: «Чего ж он это ладит делать?» —
Садись, говорит,
на стул, бери перо, пиши! — а сам схватил меня за ухо, да и тянет. Я смотрю
на него, как черт
на попа: «Не умею, говорю, ваше высокоблагородие». — Пиши!
Оба раза вслед за
попом являлась попадья,
садилась и уголок, как страж некий, и молчала, скрестя руки
на плоской груди, а иногда, встав, подходила осторожно к окошку и, прищурившись, смотрела во тьму. Дядя, наблюдая за нею, смеялся и однажды сказал...
Тогда
поп сел на стул и, оправляя волосы обеими руками, грустно проговорил...
Послали за
попом, а она начала икать, да и померла, мы и не заметили — когда; уж
поп, придя, сказал. Сказал он, а Шакир сморщился, да боком-боком в сени и лезет
на чердак, цапаясь за стену и перила, как пьяный. Я — за ним: «Куда ты?» Не понимает,
сел на ступень, шепчет: «Алла, алла!» Начал я его уговаривать, а сказать-то нечего, — против смерти что скажешь? Обнял и молчу. Час, наверно, сидели мы так, молча.
— Моё почтение! — неестественно громко вскричал
поп, вскакивая
на ноги; бледное, усталое лицо Горюшиной вспыхнуло румянцем, она
села прямо и молча, не взглянув в глаза гостя, протянула ему руку, а попадья, опустив газету
на колени, не своим голосом спросила...
Вот
на первый день пасхи собралось много наших староверов у дяди, старики отслужили свою службу, а когда лишний народ разошелся,
сели мы разговляться: я, дядя Селифон, два старца, которые служили за
попов, да тетка с дочерью.
Капитан, тихо разговаривая с Дюроком, удалился в соседнюю гостиную. За ними ушли дон Эстебан и врач. Эстамп шел некоторое время с
Попом и со мной, но
на первом повороте, кивнув, «исчез по своим делам», — как он выразился. Отсюда недалеко было в библиотеку, пройдя которую
Поп зашел со мной в мою комнату и
сел с явным изнеможением; я, постояв,
сел тоже.
Когда мы вошли, Ганувер поднял голову и кивнул. Взглянув
на Дюрока, ответившего мне пристальным взглядом понятного предупреждения, я подошел к Гануверу. Он указал стул, я
сел, а
Поп продолжал стоять, нервно водя пальцами по подбородку.
Он ушёл из сторожки возмущённый, думая о том, что Тихона следует рассчитать. Завтра же и рассчитать бы. Ну — не завтра, а через неделю. В конторе его ожидала
Попова. Она поздоровалась сухо, как незнакомая,
садясь на стул, ударила зонтиком в пол и заговорила о том, что не может уплатить сразу все проценты по закладной.
Тощий, сутулый
поп пришёл вечером, тихонько
сел в угол; он всегда засовывал длинное тело своё глубоко в углы, где потемнее, тесней; он как будто прятался от стыда. Его фигура в старенькой тёмной рясе почти сливалась с тёмной кожей кресла,
на сумрачном фоне тускло выступало только пятно лица его; стеклянной пылью блестели
на волосах висков капельки растаявшего снега, и, как всегда, он зажал реденькую, но длинную бороду свою в костлявый кулак.
Инстинкты его достигали размеров гораздо страшнейших: он ездил с своими охотниками как настоящий разбойничий атаман; брал ради потехи гумна и
села; ходил в атаку
на маленькие беззащитные города, брал в плен капитан-исправников и брил
попов и дьяков.
У него и у Савёлки одна вера была. Помню, икона чудесно явилась у нас
на селе. Однажды рано утром по осени пришла баба до колодца за водой и — вдруг видит: но тьме
на дне колодца — сияние. Собрала она народ, земский явился,
поп пришёл, Ларион прибежал, спустили в колодезь человека, и поднял он оттуда образ «Неопалимой купины». Тут же начали молебен служить, и решено было часовню над колодцем поставить.
Поп кричит...
И это верно — нехорош был
поп на своём месте: лицо курносое, чёрное, словно порохом опалено, рот широкий, беззубый, борода трёпаная, волосом — жидок, со лба — лысина, руки длинные. Голос имел хриплый и задыхался, будто не по силе ношу нёс. Жаден был и всегда сердит, потому — многосемейный, а
село бедное, зе́мли у крестьян плохие, промыслов нет никаких.
Без шапки, босый, в изорванном пиджаке поверх грязной рубахи, в шароварах, выпачканных тиной, он был похож
на батрака. Но скуластое лицо, холодное и сухое, вся осанка его показывали в нём хозяина, человека, знающего себе цену. Идя, он думал, что парни и девки
на селе, как всегда, посмеются над его одеждой, и знал, что, если он, молча прищурив глаза, поглядит
на шутников, они перестанут дразнить Николая Фаддеевича Назарова. Пусть привыкают узнавать
попа и в рогоже.
Половина тёмно-синего неба была густо засеяна звёздами, а другая, над полями, прикрыта сизой тучей. Вздрагивали зарницы, туча
на секунду обливалась красноватым огнём. В трёх местах
села лежали жёлтые полосы света — у
попа, в чайной и у лавочника Седова; все эти три светлые пятна выдвигали из тьмы тяжёлое здание церкви, лишённое ясных форм. В реке блестело отражение Венеры и ещё каких-то крупных звёзд — только по этому и можно было узнать, где спряталась река.
(Из буфета, из зала выходят люди, окружают Бетлинга, смотрят
на него. В толпе, у стены — Тятин. Вышла Мелания,
села в кресло. К ней подходит
поп Иосиф, кланяется, подаёт бумагу, беседует. Мелания уводит его в зал. Через некоторое время попик быстро пробирается в буфет.)
— Да как в тот раз, — сказал Пахом. — В радельной рубахе к
попу на село не побежал бы. Долго ль до огласки? И то, слышь, поп-от грозил тогда. «До архиерея, — говорил, — надо довести, что у господ по ночам какие-то сборища бывают… и
на них монахов в рубахи тонкого полотна одевают».
— Про это и
попы не знают, какое у нежити обличие, — отозвался
на эти слова звонкоголосый мужичок и сейчас же сам заговорил, что у них в
селе есть образ пророка Сисания и при нем списаны двенадцать сестер лихорадок, все как есть просто голыми бабами наружу выставлены, а рожи им все повыпечены, потому что как кто ставит пророку свечу, сейчас самым огнем бабу в морду ткнет, чтоб ее лица не значилось.
Три странствующих актера — Смирнов,
Попов и Балабайкин шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник. Раскрыв его, они, к великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек
на три тысячи. Первым делом они крикнули «ура», потом же
сели на насыпи и стали предаваться восторгам.
Батюшка из своего
села на чужбину завезенной девушке не только
поп, а и друг, и приятель, и милый гость.
Проснувшись и выслушав доклад
Попова, князь
на целый час
садился в холодную ванну, потом одевался, отправлял краткое утреннее моление и выходил в столовую, где уже стоял завтрак, заключавшийся обыкновенно в чашке шоколада и рюмке ликера.
И после этого случая, о котором говорило все
село, Иван Порфирыч укрепился во мнении, что
поп дурной и недостойный человек, и стал подбивать крестьян пожаловаться
на о. Василия в епархию и просить себе другого священника.
Она завернула далеко вверх подбитые заячьим мехом рукава, и все в хуторе видели, как ведьма, задорно заломив
на затылок пестрый очипок, уселась рядом с Агапом в сани, запряженные парою крепких Дукачевых коней, и отправилась до
попа Еремы в
село Перегуды, до которого было с небольшим восемь верст.
Дело было, по его словам, так, что «когда он, дьякон, во время вечернего пения, по обыкновению перед выходом (
на амвон) поклонился святому престолу», то «
поп Кирилл Федоров, напився пьян (т. е. будучи пьян), во всем священном одеянии,
на него во святом алтаре
садился, яко бы подобно детской игре чехарде».
Давая это показание по долгу евангельскому, он как бы желал снять с себя вину и даже отстранить подозрение в том, что не позволил ли он сам
попу на него «
садиться», когда и он тоже был в «священном одеянии», и для того тщательно пояснил, что «
поп Кирилл учинил то внезапу», и с неотстранимою ловкостью, а именно: он вскочил и
сел на него, дьякона, во время поклона, который тот сделал истово перед святым престолом.
Спрошенный после дьякона сторож Михайло Иванов показал, что «
поп Кирилл напился пьян, во время вечернего пения во святом алтаре во священном одеянии
на дьякона Петра чехардою
садился, и то он, Михайло, видел, а как дьякон
попа столкнул и
поп упал
на пол, в то время Михайла
попа поднял, и о его, Попове, бесчинстве и дьякон Петр и сторож Михайло приходским людям извещали.
И неизвестно откуда — с загадочных ли слов старосты, или из другого источника — по
селу, а потом и дальше пошли смутные и тревожные слухи о знаменском
попе. Как дымная гарь от далекого лесного пожара, они надвигались медленно и глухо, и никто не замечал их прихода, и, только взглянув друг
на друга и
на потускневшее солнце, люди понимали, что пришло что-то новое, необычное и тревожное.
А он мне опять отвечает, что ему наверно ничего не известно, но что ему удивительно, какие это пиликаны приехали в гости к
попу Назарию и всё ночами
на скрипке пиликают, а днем около крестьян ходят, а как ночь, они опять
на скрипках пиликают, так что по всему
селу и коты мяучат и собаки лают.
Там содеяна вещь сицевая: есть
село Бор от Николы, в том
селе у
попа Сысоя два раскольника подговорили жену его с деньгами и повели в брынские раскольнические места, аки бы
на спасение, и не дошед реки Керженца, те раскольники привели ту попадью в некую храмину пусту.
И еще тверже решили, что вернутся они тогда
на село — сразу выпьют во всех шинках всю горелку, чтобы она никому не досталась, а потом возьмет из них каждый по три бабы, а кто богаче, тот четыре, и будут настоящими турками, но только другого
попа не хотят, пока жив их добрый Савва.